В Харькове, в этом городе,
в августовской истоме,
после концерта, вечером,
В Ингином старом доме,
мы варили кофе и слушали,
как поет во дворе цикада -
И было так упоительно.
И лучшей песни не надо.
В Киеве, в стольном Киеве,
где Сковорода с сумою,
был кофе в бумажных стаканчиках
в вагончике под стеною,
И на Контрактовой площади
С коня глядит Сагайдачный.
Смеялись, помнится, фоткались,
и снимок вышел удачный.
В Херсоне в гостях, я мелкая,
А арбузы мне по колено.
Нас с мамой на лето приняли
дядя Миша и тетя Лена,
И солнце на небе дотемна,
И роса в садочке искрится,
Я помню вкус тех вареников
и странный хлеб “паляныця”.
А я все листаю новости,
и руки все время стынут.
И друзья мои в Варне встречают
Беженцев с Украины.
А мама осталась в Питере,
и верит тем, кому верит.
Но бомбить-то Питер не будут же!
Ведь люди ж они - не звери…
* * *
над моею головой?
Ты добычи не добьёшься,
улетай уже домой.
Там победа громыхает,
веселится храбрый росс,
окончательно решая
украинский свой вопрос.
Там "не все так однозначно",
там "гражданских не бомбят",
Там в железных автозаках
люди пленные сидят.
Руки, смазанные краской,
убери куда-нибудь.
Свей гнездо в пробитой каске.
Бомбу клюнуть не забудь.
Танки прут по Украине,
время свернуто в петлю.
Забери свою маслину,
возложи ее к Кремлю...
* * *
А давай, говорит мне друг мой,
внезапно и просто так,
давай-ка читать розарий?
Розарий во время поста?
На перекрестке отчаяний,
войны, безнадеги, чумы,
давай-ка читать розарий.
Ну хоть это-то можем мы.
За девочку под обстрелом,
за мальчика под огнем,
за тех, кто с детьми и собакой
глядит на взорванный дом,
за безумных и за болящих,
за тех, кто кричал и молчал,
за тех, кто рожает в подвалах,
за тех, кто бежит на вокзал,
За тех, кто трезвым остался
в опоённой отравой стране,
кто наотрез отказался
покорствовать сатане.
За шамана и за заложника,
за тех, кто брошен во тьме,
за держащих ум во аде
и ад замкнувших в уме,
за тех, кто не знает, где он,
кого растерзала война,
и за маму мою, за маму,
которая там одна.
За рухнувшие надежды,
за мир, что был и прошел,
за деда, который не плачет,
которые сутки не плачет,
и сухие глаза не прячет,
и, стоя на старых коленях,
в сотый раз моет чистый пол,
за скотч на невыбитых стеклах,
за черные дни весны,
и за то что настанет Пасха,
и за то, что не будет войны.
* * *
До этой проклятой войны,
А чертовой этой войне
всего только несколько дней.
И каждый из проклятых дней
он черного вара черней,
и сердце зажалось в кулак,
и все теперь будет не так,
и сыплется снег на дома,
и спит на пороге чума,
и нет ни травы, ни весны,
весна будет после войны.
А я как дурак на юру,
от горя и страха ору.
Я каждого вижу во сне,
я ваши твержу имена,
любимые тонут в войне,
любимых уносит волна.
И стрелка на битых часах
дрожит к февралю, к февралю.
А я не могу не кричать,
что люблю вас, люблю вас, люблю
* * *
Когда однажды мерзостный упырь
отчается лизать сосцы Беллоны,
когда освобожденный новый мир
стряхнет остатки выцветшей короны,
когда всех мертвых предадут земле
и имена их сохранят в архиве,
когда вражда рассеется во мгле,
чтоб прорасти бурьяном и крапивой,
Потомки наши, мой бесценный друг,
из ноосферы извлекут “фейсбук”,
лет через сто, а может быть, и дале,
и удивятся, в ворохе постов
Услышав шелест наших голосов…
А мы, б****, не для этого писали!
* * *
поZор, пиZдец и репарации,
но самый страшный враг страны -
плакатик "Я ПРОТИВ ВОЙНЫ!"
! Орфография и стилистика автора сохранены
