У интеллектуально смелого интервью Александра Морозова есть несколько фокусов, о которых стоит поговорить подробнее. Или просто на другом языке. Первый: о тотальной покупке Путиным (как системой, конечно) практически всей интеллигенции с помощью очень простого приема: бюджетного финансирования. Которое в условиях гласного и негласного запрета на финансирование всего, что не отвечает полной лояльностью, так называемым частным бизнесом (он не частный, а корпоративный), оказалось крючком с лакомой наживкой, которую заглотили все или почти все. То есть почти касается не тех, кто не получает этого бюджетного финансирования, а кто получал и получает, но боится не получить в будущем. Или опасается (стесняется) той реальной цены, которую за это финансирование теперь будут просить. Остатки, лохмотья репутации. Но остаток, как считают, сладок.
Иначе говоря, практически вся интеллигенция за вторую часть ельцинской эпохи и всю путинскую оказалась купленной, но вместе с относительно свободным поводком. А потом система начала выбирать поводок, интеллигенция застонала о свободе: как же так, мы думали это нам за красивые глазки и умные головы, а это была банальная покупка.
С отложенным требованием услуги: быть лояльным. И, кстати говоря, с вполне гуманным способом выхода: никакого контрольного выстрела, просто перестань получать зарплату. Люби свободу не за наши деньги (пусть наши не означает Путина, а общество, но общество и Путин сегодня, как партия, едины). Понятно, со стороны власти это было лукавством: сначала купить, а потом объявить все пункты и подпункты договора петитом в конце страницы. Но выбор на самом деле понятный и, как бы это сказать деликатней, легко прогнозируемый, что ли. Не от человека, любящего пошлые поговорки про девушек и танцы, стоит ждать великодушия.
Не стоит ждать великодушия, а точнее, прекраснодушия и от продавшейся интеллигенции: никакой жизни во имя идеи не будет как массовой стратегии.
Потому что мы сейчас, в отличие от нонконформистской культуры 70-х и 80-х прошлого века, находимся не на выходе из туннеля, а на входе в него. А сам туннель имеет временное и пространственное протяжение трудно определяемой длины: при фантастическом варианте, это так, мелькнет, испугает темнотой и угрозами, и все — белый свет опять застит глаза.
Но куда вероятнее, что кошмар продлится долго или очень долго: потому что механизмы остановки мрака не просматриваются.
Нет, они есть, но они настолько непопулярны, настолько требуют жертвенности, которая, опять же, лучше разгорается, когда уже титры начинают ползти по экрану вместе со свистом с галерки, а не когда в зале еще даже не до конца потушили свет.
Поэтому никакого второго издания общества кочегаров и сторожей не будет: помимо сказанного о разнице ощущения начала и конца эпохи мракобесия, слишком буржуазны и сибаритски настроены наши властители дум. Слишком глубоко заглотили путинский крючок (помните, чекистский крюк г-на Черкесова, который на самом деле сажал диссидентов в доперестроечном Ленинграде, он из того же семейства самодуров). Так что с этой стороны прекрасной маркизы ждать не стоит.
Но есть и второй фокус Морозова, о котором стоит упомянуть. Это его утверждение, что "общество мужиков и баб" (цитирую по памяти, мужики и бабы точно были, про общество не уверен) давно готово к войне, созрело, ждет не дождется, когда вместо половинчатого Донбасса, где пока только разогрелись, можно будет пойти за бендеровским Киевом, исконно русской Нарвой, вторым домом в Юрмале, смешным Кишиневом, а потом за Варшавой и Берлином. То есть за той половиной мира, который принадлежал нам де-факто до перестройки. Здесь Морозов говорит на метафизическом языке об обществе смерти, формируемом или сформировавшимся сегодня в России. Мол, на героическую смерть настраивает пропаганда, убеждая не без успеха, что яркая смерть куда лучше безрадостной и тусклой жизни. Это, бесспорно, очень действенный аргумент, особенно в обстоятельствах неустроенной русской жизни. "Ах, как славно мы умрем!" — восклицал декабрист Одоевский, еще не зная, что очередной неблагодарный ученик Фрейда — Альфред Адлер, построит на влечении к смерти свою философию.
Но я бы предпочел не метафизический, а социологический аргумент: идея накапливающейся социальной агрессии, пропущенной или отложенной мировой войны имеет все основания быть рассмотренной сегодня при анализе путинского крымнашизма и жажды противостоять миру, не объясняя, что, собственно, не устраивает. То есть — да, не устраивает сама постсовременность, ее цивилизационность, акцент не на территориях и танках, а на технологиях и интеллектуальных товарах. Конкурентные товары производить мы не умеем и вряд ли научимся, а доказать всему миру, что он говно, очень хочется.
Здесь есть возможность опереться на еще одно мнение, артикулированное с высоким уровнем отчетливости Дмитрием Лучихиным, который предлагает не искать в позиции Путина второго дна, не считать, как делают многие, что он мотивирован исключительно корыстными и циничными соображениями удержания власти и сохранения капиталов (эти мотивы есть, но не они в нашем случае главные).
Главное же Путин постоянно повторяет, но его не слышат и ему не верят: "Формирование альтернативного Западу полюса влияния. Дележка мира по идеологическому признаку".
Понятно, что возражения неизбежны: какая такая у Путина идеология (опять украсть власть и деньги и препятствовать возникновению ситуации, когда их попросят вернуть владельцам)? Но в том-то и дело, что идеология есть, мы просто ее не прочитываем по причине ее, казалось бы, примитивности. Но очень многие, надо сказать, прочитывают и горячо поддерживают, восхищаясь ею от души. Это — "антицивилизационная идеология, единственно, по настоящему радикальная" — в наше время глобальной цивилизации. "И позволяющая стать объективной, а не имитационной альтернативой в мире. Противостоящая самой сути западной цивилизации, и именно поэтому имеющая шанс стать знаменем всех этой цивилизацией недовольных".
Можно двадцать тысяч раз высмеивать потуги антиглобалистов, крайне левой профессуры, европейских интеллектуалов предъявлять претензии сложившейся системе в мире, но насмешки не меняют направления ветра: на любое действие есть противодействие, равное ему по силе.
Сила Путина не в Путине, а в том, что он пытается оседлать тот протест, который вызывает цивилизационное движение, потому что оно стало практически безальтернативным.
Путин ничего конструктивного не придумал. Когда он или его идеологи пытаются артикулировать, получается по меньшей мере неубедительно, но это тот случай, когда правота ощущается поверх слов и барьеров. Все цивилизованные страны — за (не расшифровываем за что), а мы — против (не расшифровывая против чего). И это очень сильная позиция, с легкостью рекрутирующая сторонников по всему миру, недовольных и не вписавшихся в цивилизацию, а таких больше половины.
Другое дело, что форма борьбы с цивилизацией может быть разная. В этом смысле Обама, который поставил Россию на одну доску с ИГИЛ — совершенно прав. При культурной и конфессиональной разнице и ИГИЛ, и путинская Россия — борцы против цивилизации.
На этой же оси находится главное достижение путинской пропаганды, которой удалось решить основную идеологическую и психологическую проблему в работе с собственным населением: идентификация деятельности по переустройству мира с антицивилизационным пафосом как безусловного добра. Любое насилие вербует сторонников не потому, что зовет стать под черные знамена зла, а под белоснежные стяги добра и духовности. И это получилось у путинской пропаганды внутри страны и имеет шансы привлечь сторонников и снаружи — через институции типа Russia Today, вливание денег черным налом и сомнительные кредиты, а главное с использованием лозунга "недовольные всех стран соединяйтесь", плохие ученики в классе цивилизации, вы можете стать первыми в нашем антицивилизационном походе. И говорить, что Запад не виноват в том, что против него собираются все второгодники мира, это, конечно, упрощение. Крым в этом смысле — перекресток.
Мы, конечно, стоим на пороге большой войны, в которой исторически антицивилизационный порыв, несомненно, обречен. Путин с компанией — это такой современный вариант луддитов, только намного более агрессивных и непримиримых.
Но историческая обреченность, которой надо еще достичь, не означает, что крестовый поход против цивилизации не будет иметь множества тактических побед и долгой истории. Да, происходит неофашизация путинского общества и постоянное повышение градуса его радикальности. Бабы и мужики воевать давно готовы, а когда начнется война (и начнется ли), по мнению Морозова, зависит только от двух институций — от (условно говоря) РПЦ, над которой все смеются, считая ее факультативным отделом администрации президента. И от университетского сообщества: то есть тех интеллигентов, которые стоят сейчас перед выбором: заплатить власти за бюджетное финансирование лояльностью к общему озверению или отойти в сторону. То есть если идейное подтверждение необходимости войны против бездуховного мира цивилизации (совсем по Шпенглеру, но в эпоху интернета) будет от этих институций получено, то путинская клиентела, пожалуй, рухнет в эту авантюру.
Это предположение представляется мне невероятно оптимистичным. По мнению Морозова, сейчас именно тот случай, когда от выбора каждого живущего в России зависит, миру катиться в тартарары или мне чай пить (продолжать получать бюджетное финансирование на крови и нефти). Здесь тот случай, когда я выразил бы автору осторожное сомнение: если человек ступил на эскалаторную ленту работы на дядю, который хорошо платит, то остановиться можно, только если дядя платить станет значительно меньше, а за меньшие деньги потребует большой подлости.
Что же касается эскалации мракобесия и идей насилия, то у этого пути просто нет задней скорости. Задняя передача — это неуправляемая катастрофа. Крым, повторим, это развилка.
После него нет выхода не только у путинской корпорации (которую не стоит оценивать узко, это практически весь крупный и большая часть среднего бизнеса, все силовые структуры и чиновничество, почти весь медиарынок и рынок культуры, то есть точно больше пресловутых 19 миллионов коммунистов перед перестройкой, а вместе с семьями это примерно треть населения). Но и у оставшихся двух третей (за вычетом во многом мистических 15 процентов): здесь тоже выход назад или в сторону не просматривается.
Когда такая идеологическая машина (пусть ее идеология — это просто протест против правил мира, в который мы не вписались) набирает обороты, остановить ее проблематично.
То есть мы, кажется, не знаем примеров, когда какой-то исторический объект набухал от ненависти и агрессивности до разрыва аорты, а потом тихо испускал дух, проколотый случайностью. Случайность, конечно, возможна, но куда деть агрессивный антицивилизационный пафос, присущий русскому миру, кажется, изначально (по крайней мере, Ключевский фиксировал его в самые ранние времена формирования Древней Руси и объяснял климатом)? Может, споткнется о невидимый порог и разлетится на тысячу бликов и пятен. Но, скорее всего, рано или поздно будет остановлен проснувшимся Западом. Который, скорее всего, давно не спит и все примерно понимает не хуже нас, вот только как остановить Аттилу с интернетом, ядерными боеголовками и Russia Today? Проблема.
