— На каком фоне, по вашему мнению, проходят нынешние президентские выборы?
— Уже сейчас ясно, что мы, строго говоря, имеем дело не с выборами и даже не с их имитацией. Какой может быть выбор, когда больше половины населения за два месяца до дня выборов считает, что их исход полностью предрешен, поскольку именно от Путина зависит, кто будет его преемником и следующим президентом. Речь идет лишь о формальном, будто бы "всенародном" одобрении решения, принятого наверху в узких кругах. И никакого другого сценария развития событий не предвидится.
Согласно нашему последнему январскому опросу 82 процента опрошенных (из тех, кто принял решение прийти на выборы, а это больше трех четвертей имеющих право голоса) будут голосовать за Медведева. Заявленная явка уже выше, чем на думских выборах, что, впрочем, неудивительно – на президентских выборах она всегда выше, чем на парламентских.
— Но тогда возникает очень интересный и ехидный вопрос: а кто же, собственно, является нашим национальным лидером? Ведь на думских выборах список "Единой России" набрал всего 65 процентов, причем при более низкой явке?
— К идее национального лидера, как ни странно, наш народ вообще относится прохладно. Когда только это было провозглашено в октябре – отношение граждан к предлагаемому им новому "институту власти" было скорее негативным, чем одобрительным. Статус "нацлидера" никому не ясен, полномочия не определены, а это означает, что рамки произвола высшей власти в будущем вообще никак не ограничиваются. И если сегодня такое положение расценивается как терпимое, не выходящее за рамки привычного, то сама неопределенность масштабов начальского своеволия населению скорее не нравится.
Большей части населения хотелось бы, чтобы то состояние вещей, что сложилось при Путине в последние годы, продолжалось и с новым президентом. Людей это вполне устраивает, прежде всего потому, что во всех социальных группах и слоях идет рост доходов, хотя и его результаты представители разных социальных групп ощущают в разной мере. Кроме того, можно предположить, что дополнительный эффект связан с телевизионным образом Медведева – молодого, сугубо "штатского", "нестрашного" чиновника, лишенного каких-либо ярких индивидуальных черт, не выходящего за пределы роли, положенной костюмом.
— Действительно, многих инстинктивно отпугивают "все эти в погонах", а потому с Медведевым оппозиции будет соперничать куда труднее, чем, допустим, это было бы с Сергеем Ивановым или пожилым и "советским" Зубковым.
— Я не уверен в том, что в нашей стране "погоны" могут кого-то очень напугать. Но, наверное, вы правы: выбрана принципиально "стертая" фигура чиновника, но скорее с позитивными чертами. Курировавшего социальные проекты, от которых народу худо-бедно могло все же чего-то перепасть. При этом для ностальгирующих по империи в его имидже сохраняется много признаков традиционалистской окраски: присутствие на парадах, на заседаниях госсовета, в рубке патрульного корабля; для условно "либерально мыслящих" он личность менее отталкивающая, чем более милитаризированный Иванов, поочередно то пугающий Запад, то оказывающий знаки внимания Западу. Но в целом Медведев – обычный чиновник, который скорее всего с легкостью впишется в рамочку "нового царя". Для этого ему нужно лишь освободиться от слишком явной зависимости от Путина, обнаружить большую самостоятельность, а пропаганда его накачивает. Он как раз таким и подается – умный, образованный, не зверь… Никаких "кровопролитиев" скорее всего не учинит, изо всех возможных кандидатов – самый лучший. И дело даже не в том, чтобы люди так уж обнадежились, но они по крайней мере уже пребывают в уверенности, что таких потрясений, падения уровня жизни, как это было в 90-е годы, больше не будет.
— Как генералы всегда готовятся к прошлой войне, так и граждане проецируют недавнее прошлое на будущее, невзирая на тревожные признаки нового мирового кризиса?
— Совершенно верно. Общественное мнение, коллективное сознание представляет собой причудливую пеструю смесь из надежд, шаблонов, стереотипов, предыдущего опыта. Его никак нельзя считать истиной или отражением реального положения дел. Мы фиксируем лишь мнения, окрашенные ожиданиями, надеждами, страхами, очень эмоциональные – но не более того.
Россияне в очень большой степени надеются, что благоприятная ситуация продолжится и дальше, и ради этого готовы пожертвовать свободами, своими правами, полагая что "оно им не так важно".
— Получается, демократия и ранее, в 90-е годы, была "виртуальной", касавшейся лишь интеллигенции и, как выразился политолог Станислав Белковский, обеспеченных потребителей "элитных коньячных свобод"?
— Ценности свободы, защита своих прав представляются более значимыми для обеспеченных людей, более информированных и образованных, чем средний житель России, более связанных с Западом, более молодых по возрасту и понимающих, чем им может грозить нынешние тенденции развития режима. Дело не в том, что они более обеспечены, что у них доходы выше. Они обеспечены потому, что включены в более сложные социальные отношения, требующие более высокой квалификации и кругозора, компетенций, приближающихся по типу к западным организациям. Другими словами, эти люди (в сравнении со средним человеком в России) сильнее включены в широкий мир глобальных коммуникаций, разделения труда, знаний и умений. Для них путинский авторитаризм оказывается тормозом национального развития (экономического, правового, государственного, гражданского). Эта сравнительно узкая прослойка действительно опасается перерастания режима в еще более жесткий, чем просто нынешний "полицейский". Это группа людей, которым "есть что терять". Но что потеряли и что еще могут потерять бедные провинциалы, жители села?
— Если задуматься, то все-таки есть что. Например, произвол милиции, органов власти, наконец то, что их сын может угодить в мясорубку призывной армии и не вернуться живым? Ведь все перечисленное касается и самых простых людей, а чем больше демократии, тем, по логике, подобного в нашей жизни должно быть меньше.
— Вы опять же переносите на этих людей свои собственные представления.
Во-первых, в деревне, в маленьких городках милиция присутствует в меньшей степени, чем в больших городах. И контактирует с ней чаще всего опять же молодежь и более обеспеченные люди. У них выше социальная активность и, следовательно, чаще контакты с государством, с них можно что-то "состричь". И потому опыт негативного взаимодействия с милицией, с государственно-административным произволом опять же больше у самых активных и обеспеченных групп, где и концентрируется недовольство, неприязнь, и даже ненависть к представителям никем не контролируемой бюрократии. А меньше всего недовольны произволом властей пожилые, малообразованные граждане – они с той же милицией сталкиваются меньше, и потому скорее оценивают ее работу позитивно. Чем меньше город, населенный пункт, тем меньше и негативный опыт взаимодействия, тем привычнее характер отношений между властью и обывателями.
Во-вторых, и в отношении армии: прежде всего хотят избавить от службы своего сына или внука опять же представители более образованных, более обеспеченных групп, которые находят в обязательном прохождении воинской службы больше вреда, чем пользы. Но для жителей деревни армия – это чаще даже путь наверх, некоторый социальный подъем! И потому даже к теперешней, призывной армии там таких антипатий, как у горожан, нет. Многие рассуждают даже так: "В армии из моего сына человека сделают. Ну что он тут будет пьянствовать, да и кормить лишние два года не надо, а там профессию приобретет". Поэтому в разных средах разная степень поводов для беспокойства по поводу нарушения прав человека и уровня свободы. Бедные зависят от патерналистского, распределительного государства гораздо в большей степени, чем обеспеченные. Поэтому нынешний режим опирается в основном на периферию. Именно в малых городах, селах самый высокий рейтинг электоральной поддержки Дмитрия Медведева – там по традиции в большей степени за власть голосуют, так как больше от государства зависят и надеются, что после своего "одобрямса" что-то от государства получат.
— Чего именно ждут граждане от нового президента?
— Прежде всего – как и от его предшественника, возвращения России статуса великой державы, удовлетворения комплекса национальной неполноценности. Это у нас традиционно на первом месте еще со второй половины 90-х. В январе 2008 года с подобным вариантом ответа согласился 51 процент опрошенных, хотя это уже немного меньше, чем в январе 2004 (тогда было 58 процентов). Но так получилось вовсе не потому, что имперские традиции ослабли, а потому, что часть граждан считает – эта цель уже достигнута благодаря действиям Путина. Конечно, тут люди путают агрессивную риторику Путина (достаточно напомнить тот резонанс, который вызвала его мюнхенская речь) и реальный последствия его политики конфронтации России со всеми своими соседями и влиятельными международными организациями. Так, на вопрос о том, стала ли Россия полноценным членом "восьмерки", клуба мировых держав, утвердительно ответили 45 процентов опрошенных, что вдвое выше, чем в 90-е годы. У обычных людей смешиваются в головах разные причины и факторы: ну, например, они принимают последствия нефтяного "золотого дождя", сделавшие Россию более финансово обеспеченным государством не прилагая особых усилий, за результат эффективного государственного управления. Почему так происходит? Люди хотят верить в то, что Россия снова становится уважаемой страной (стараясь не думать о том, что для этого пока ничего не сделано, в том числе, и ими самими). Потребность вновь (как и в советское время) испытать чувство национальной гордости, принадлежности к великой стране, мощной державе, сильнее трезвого понимания ее места в ряду других стран мира. Это желание коллективного величия, которое усматривается в жестком тоне президента, компенсирует забитость и униженность маленького человека, принимающего слова политика за выражение реальных достижений.
На втором месте – слабые надежды граждан, что новый глава государства сможет, наконец, обеспечить укрепление закона и порядка, потому что административный произвол все-таки действительно очень велик, и люди на себе его чувствуют.
На третьем месте – патерналистские ожидания государственной помощи, гарантий того, что государство наконец-то развернется к людям и вернет им уверенность в завтрашнем дне: гарантированные место работы, жилье, бесплатное медицинское обслуживание и образование для детей. Продолжают надеется, даже несмотря на то, что за годы путинского правления социальные гарантии были только уменьшены.
58 процентов граждан хотели бы, чтобы будущий президент способствовал снижению резко усилившегося социального неравенства и имущественного расслоения.
Россияне ожидают большего внимания к вопросам социальной защиты населения, обеспеченности пенсионеров, многодетных, ждут помощи социально слабым группам, что государство займется, наконец, медициной, так как прежняя система государственной медицины если еще не полностью развалилась, то во всяком случае явно стала неэффективной, а платная значительному числу жителей (особенно в провинции) не по карману – не хватает средств, чтобы пользоваться услугами рыночной системы обслуживания.
Обобщая все это, приходится сказать: мы имеем дело все с тем же комплексом ожиданий, который мы фиксировали еще у советского человека – сильная "справедливая" власть, империя, патерналистское государство. Все ждут благодеяний и помощи от "царя", но никак не получают, хотя с момента распада СССР прошло уже 17 лет. Россия уникальна тем, что накопление социального недовольства лишь укрепляет и консервирует систему, делая людей зависимыми от государства.
— Пресловутое русское долготерпение… Но с другой стороны под эту схему, получается, и заложена мина. Если благосостояние растет, то количество богатых, образованных, контактирующих с Западом людей увеличивается, а они уже смотрят на сложившуюся ситуацию более критически.
— Вы правы, но только в большой перспективе. Россия, как показывает наблюдение, меняется медленно. И пока обеспеченные люди, осознавая свою малочисленность, ведут себя скорее конформистски, прагматично, соглашаясь поддерживать авторитарную власть, хотя и менее охотно, чем бедная периферия. Мы видим, кто первым откликается на административное давление на избирателя. Во время последней избирательной кампании первыми поднимались село и малые города, потом – большие, и лишь в последнюю очередь – столицы, нехотя, через силу.
Голосовать все же идут, даже понимая, что эти выборы будут не совсем честные и чистые. Не важно, собственно, и кого выбирают. Так, если бы Путин указал как на своего преемника на Михаила Фрадкова (прямо скажем – не очень популярного политика), то и он набрал бы значительное число голосов избирателей, готовых сейчас проголосовать за Дмитрия Медведева. А все только потому, что люди надеются, что преемник будет продолжать прежнюю политику.
— Какие шансы у Зюганова? Он так и не снял свою кандидатуру с выборов, но, как сейчас многие предполагают, может набрать даже меньше голосов, чем Владимир Жириновский?
— Вполне вероятный сценарий. За Жириновского и Зюганова готовы проголосовать примерно одинаковое количество опрошенных. По нашим данным, по 6 процентов от всех избирателей или по 9-10 процентов от числа пришедших. Однако говорить о том, что вслед за либеральной оппозицией будут последовательно уничтожаться и коммунисты, я бы все-таки не стал. Думаю, что пока в определенных группах населения сохраняется социальное недовольство. Единственные, кто может представлять его – это только коммунисты. И КПРФ будет сохраняться и существовать, несмотря на все давление Кремля.
Наконец, сам электорат Жириновского и Зюганова принципиально разный. У лидера КПРФ – это, в основном, пожилые жители, население периферии, в первую очередь, пассивных и малообразованных слоев и групп в малых, средних и крупных городах. Если же нарисовать схематичный портрет избирателя Жириновского, то это скорее молодой рабочий, провинциал со средним специальным или даже ниже среднего образованием, человек с фрустрированным сознанием, обусловленным отсутствием перспектив выбраться из состояния хронической депрессии, в которой пребывает город, в котором он живет, чувствительный к социальной демагогии Жириновского, ищущий врага или виновника того положения, в котором оказался он сам и окружающие его люди. Либо военнослужащий, сотрудник правоохранительных органов, умеренно недовольный нынешней властью, считающий, что она "слишком мягкая", что надо действовать еще более жестко, прежде всего на внешнеполитической арене. Можно сказать, что избиратели Жириновского – эта среда, чувствительная к нацистским идеям.
— На что мог бы рассчитывать Михаил Касьянов, если бы его кандидатура не была снята с выборов?
— На очень скудную поддержку, менее 2 процентов голосов. В Москве сторонников Касьянова чуть больше, около 2,4 процента. У Богданова практически ноль, по нашим данным, он набирает 0,6 процентов – это даже меньше статистической погрешности.
— Зачем тогда власти понадобился именно такой четвертый кандидат, а не уже проверенный Миронов, или, скажем, Барщевский?
— На мой взгляд, Богданову был дан "зеленый свет", чтобы дискредитировать так называемую "новую оппозицию", в том числе и ту, что называют "несистемной". Его задача – своим запланированным неуспехом продемонстрировать всю ее "ничтожность", "мелкотравчатость", "авантюрность", "претенциозность", разумеется с точки зрения власти. Продемонстрировать всем – даже скорее своим "богемным" внешним видом, чем политическими лозунгами и заявлениями.
Это совершенно авантюрная, неожиданная фигура, декларирующая связь с Европой и либеральные ценности, но при этом неспособная набрать даже пресловутых двух процентов. Именно поэтому, я считаю, как раз на выборы не допустили Касьянова – человека компетентного, серьезного, с солидной программой. Который, пусть даже не имея реальных шансов на победу, мог бы высказать в теледебатах серьезные претензии и к характеру сложившейся системы, и к ее некомпетентности, качеству и эффективности управления, коррумпированности. И потому стал человеком неудобным. А главное – показать, что и у оппозиции могут быть новые серьезные фигуры, не уступающие Медведеву по своим личностным качествам политика. При этом участие Касьянова могло бы придать выборам характер хоть какой-то легитимности – вот, мол, мы даже несистемной оппозиции дали шанс!
Что же касается возможного протестного голосования – порчи бюллетеней – они по-прежнему невелики. Если бы даже сохранялась графа "против всех" – ее по нашим данным заполнили бы не более 4-5 процентов пришедших на выборы.
— Чем-то сложившаяся ситуация напоминает мне все больше режим Мубарака в Египте…
— Но все же наш – вряд ли такой стабильный! Ведь общественные настроения, которые замеряет социология – это одно, а реальное положение дел – совсем другое. Наследство новому президенту на фоне глобальной рецессии, возможного падения цен на нефть и колебаний курсов валют в любом случае достанется нелегкое. Мы продолжаем жить в условиях распада и разложения старой системы, которая так и не была толком реформирована, несмотря на благоприятнейшую для России конъюнктуру последних восьми лет. Народ об этом мало что знает и, соответственно, мало догадывается о грядущих экономических проблемах.
Вы можете оставить свои комментарии здесь
