- Опросы общественного мнения в России от Вашего аналитического центра традиционно считаются одними из наиболее объективных и качественных. Но скажите, не возникает ли иногда у Вас ощущения раздвоенности мыслей в головах наших сограждан? Ибо, с одно стороны, исходя из опросов, большинство из них не доверяют и не одобряют деятельность правительства, властей на местах, тех же депутатов Госдумы. Не доверяют и таким важным в жизни "маленького человека" социальным институтам, как суды, милиция, военкоматы и тому подобные. Но при этом, как нас уверяют, высказывают доверие президенту Путину и партии "Единая Россия". Что это – результат манипулирования общественным мнением через электронные СМИ и навязанный "телеобраз", наивная крестьянская вера в "доброго царя" или нечто иное?
- Здесь одно вытекает из другого. Собственно говоря, голосуют не столько за "Единую Россию", сколько за самого Путина, поскольку общеизвестно, что "Единая Россия" - это партия Путина. Недоверие людей к таким институтам как суд, милиция, политические партии, профсоюзы, Госдума, местные власти и прочим, рождающееся из понимания, что они защищают лишь интересы власти и влиятельных групп, заставляет людей надеяться на "доброго царя". Такое сознание – свидетельство неразвитости политической культуры, проявление устойчивости традиций государственного патернализма. Ведь не стоит забывать, что наша страна только еще начинает выходить из состояния закрытого, репрессивного общества.
Изменения происходят потому, что прежняя система не может существовать в том же виде, а не потому, что люди очень хотят реформ или другой жизни. Трудно хотеть чего-то, чего ты не знаешь. Население не представляет себе, как устроены другие политические системы, что такое демократия и как можно жить иначе. Я полагаю, что даже интеллектуально более развитая часть нашего общества слабо представляет себе, до какой степени мы – "крепостные люди". Поэтому население в массе своей ждет или хочет того же, что и раньше, но "побольше" - чтобы зарплата или пенсии были больше, а чиновничьего произвола было поменьше. Но надеются при этом не на себя, а на высшую власть, персонифицированную одним лицом, ждут от него решения всех проблем.
Нельзя сказать, что люди так уж верят в силу президента (опыт говорит, что чудо редко бывает). Скорее, просто не представляют себе, откуда можно ждать помощи или решения своих проблем. Ждут на самом деле без особых надежд, но других источников влияния на региональные, местные власти, на ниже лежащие уровни чиновничества у них просто нет. Конечно, мы имеем дело с искусственным состоянием безальтернативности, принудительным устранением из политической сферы любых кандидатов со стороны оппонентов власти, но это состояние не было бы столь значимым, если бы не соответствовало массовому опыту пассивного приспособления к репрессивному, тотальному государственному аппарату.
С одной стороны, жизненный опыт (советского) существования говорит человеку: будь незаметным, не высовывайся, не требуй слишком многого, никому не верь, решай свои проблемы, договариваясь с начальством, за взятку, "по знакомству", "не напрягайся". С другой – все равно остается понимание, что такой способ действия не решает общих проблем, которые в любом случае остаются. Но "стенку лбом не прошибешь", поэтому остается ощущение, что только сверху, только, когда начальство этого захочет, можно что-то изменить в общей жизни.
Но, по сути, устойчивость надежд на "доброго царя" означает, что с него снимается всякая ответственность за реальную политику, перекладывание ее на правительство, чиновников, аппарат и так далее. Там, где могут "надеяться и просить", не требуют формального выполнения договора и своих фиксируемых во взаимном соглашении обязанностей. Такой "принцип надежды" предполагает неопределенность полномочий и возможностей, ожидание заботы и доброй воли, а не механизма ответственности.
- Неужели люди не понимают, что все это - единая система?
- Такова антропология нашего человека, нашего всего еще полугосударственного или государственно зависимого общества. Еще раз - мы только-только начинаем выходить из состояния закрытого тоталитарного режима. Нет образцов другого устройства, другой жизни, другого отношения к себе. Можно сказать, что кроме заграницы, других источников представлений нет. Наша элита на роль властителя умов и источника нового, источника авторитета для массы не годится, поскольку она по своему происхождению – советская бюрократия, номенклатура.
Даже меняясь, обретая собственность, новые социальные возможности, наша элита остается очень зависимой от власти, очень слабой, сервильной, циничной и услужливой. Никаких новых идеологических, моральных, политических, правовых представлений, которые могли бы задавать другой тон отношений в обществе, она выработать не в состоянии. Хотя, конечно, если брать большую временную перспективу, можно сказать, что она сама учится в процессе разложения старого режима. И если говорить серьезно – в момент распада советской системы никто в советском обществе не был готов к предстоящим изменениям, ни в практическом, ни в интеллектуальном, ни в моральном смысле. Ни у образованных слоев населения, ни в массах не было каких-либо представлений, что такое демократия, как она работает, каковы условия ее функционирования. А потому и неудивительно, что даже интеллигенция верила и верит до сих пор в "модернизацию сверху", в возможности внедрения либеральных идей, в роль просвещенной элиты и, если и не в царя, то в харизматического лидера, который придет, всех объединит и всех освободит.
Общество в целом, сами люди в большинстве своем не готовы даже выйти на митинг, чтобы высказать свое отношение к действиям властей, не говоря уж о том, что объединиться, почувствовать свою солидарность с другими, вступить в какую-либо политическую организацию. Легче по-прежнему надеяться, что власть даст что-то, что-то сделает. Потому что она - это сила, потому что только у нее есть все средства решения проблем, инструменты действия.
Отсюда и раздвоенность сознания. С одной стороны, надежда на доброго царя, а с другой стороны – крайнее недоверие ко всему, что составляет практику государственного управления. Власть же только подыгрывает этим настроениям через соответствующую телекартинку, всячески "приподнимая" Путина, изображая его как вездесущего, обо всем осведомленного и заботящегося о простых людях отца нации.
Технологически, телевизионно, этот имидж великого, но простого, своего человека создается достаточно скромными монтажными приемами и средствами подачи материалов. Официальной хроникой, показывающей национального лидера то в своем кабинете, то на заседании правительства, строгим голосом требующего от министров отчета о государственных делах, как выполняются его указы о решении конкретной проблемы (водопровода таком-то селе, повышении пенсии и подобных), то в кругу обычных людей, с восторгом и умилением окружающих живой символ высшей власти. Тем самым, политические проблемы вытесняются из публичного поля, образ национального лидера сливается с представлением о нем как о царе, стоящего над политикой, над мелкой склокой или грызней вождей политических партий, отстаивающих (так по логике телевизионной картинки) какие-то свои частные, а потому - сугубо корыстные интересы. Мы имеем дело с эффектом создания чисто бюрократическими средствами позиционной или ролевой "харизмы", когда рядовой чиновник из ведомства госбезопасности или внешних сношений петербургской мэрии, человек, сам по себе никогда и ничем не выделявшийся в ряду других, никогда не заподозренный в оригинальности, не предлагавший или не отстаивавший в дискуссиях какой-то собственной программы развития страны, превращается в национальный символ, в объект коллективных иллюзий, надежд и проекций, ожиданий, который наделяется всеми теми свойствами и характеристиками, которых лишены обычные чиновники, с которыми люди имеет дело в своей повседневной жизни. Можно сказать, что люди нуждаются в таком президенте, каким он предстает на телеэкране, а потому и наделяют его теми чертами, которые хотят видеть в нем - так и формируется "коллективный Путин".
При этом большинство людей весьма реалистически оценивает результаты его деятельности на посту президента. Мы постоянно отслеживаем в наших исследованиях эти особенности восприятия Путина как главы государства. Мы регулярно задаем людям подробные вопросы – как Вы относитесь к Путину, что вам нравится в нем, каковы его сильные и слабые стороны, в каких областях он добился наибольшего успеха, а в каких сферах деятельность его была неудачной, чтобы через призму анализа разных сторон его деятельности, получить общую картину коллективных представлений о легитимной власти в России.
Собственно "восхищение" Путиным высказывают всего 3-6 процентов опрошенных, симпатию – от 27 до 35 процентов, а остальные говорят так: либо - "я не могу о нем сказать ничего плохого" (35-36 процентов), либо – отношусь "нейтрально", "безразлично" (14-17 процентов), "выжидательно" (от 15 до 7 процентов). Мы спрашиваем, почему люди доверяют Путину? И нам отвечают: "Люди убедились, что Путин успешно и достойно справляется с решением проблем страны" – на протяжении 6 лет его президентства доля подобных ответов выросла с 14 до 25 процентов. "Люди надеются, что Путин в дальнейшем сможет справиться с решением проблем страны" – с 2002-2003 года процент подобных ответов снизился с 46 до 32 процентов. И, наконец, люди не видят никого другого, на кого они могли бы положиться, - этот вариант вырос за то же время с 31 до 38-42 процентов.
Другими словами, фактические положительные оценки его политических достижений отступают перед надеждами на него в будущем и затем - перед отсутствием выбора другого кандидата. То есть искусственно создается этакая рамка национального лидера, куда подставляется фактическое лицо. Ему вменяются те добродетели и качества, которые люди хотят в лидере увидеть – решительность, энергичность, политический опыт, дальновидность. Люди не знают, в чем заключается "план Путина", но полагают, что он у него есть. И эта априорность более важна для них, чем социальная или конкретная инициатива его деятельности.
В массовом сознании сохраняется достаточно устойчивое критическое отношение к его практической деятельности. Он не сумел добиться значительного роста уровня жизни, что от него ждали в первую очередь. Он не достиг успеха в борьбе с преступностью, коррупцией, терроризмом, обеспечением безопасности жизни людей, не достиг решения – ни политического, ни военного – чеченской проблемы. Но зато он добился восстановления авторитета России в мире, так думают абсолютное большинство опрошенных россиян, хоть на самом деле восстановление этого авторитета тоже дутое: даже с Белоруссией отношения испорчены. Но это очевидно лишь для критического ума, а для массового сознания фактом является другое.
-Возможно, это тоже результат работы пропагандистской машины, когда все внешнеполитические "достижения" переносятся в плоскость побед в виртуальных войнах - с грузинскими винами, с эстонскими шпротами, с посольствами… Потому как на большее-то силенок нету?
-Можно и так сказать. В отношениях с США тон достаточно осторожный, и при всей видимой конфронтационности лишен конкретных поводов для обвинений в этом. Во всяком случае, решительный и агрессивный тон нашим людям нравится. Они считают, что так Путин отстаивает национальные интересы. И им сложно объяснить, что в перспективе это чрезвычайно опасная и близорукая политика, имеющая обратный эффект. Политика, порождающая ответную волну негативного отношения к России, изолирующая ее как страну. Если раньше Россию окружал пояс дружественных государств, что рассматривалось как очень выгодный геополитический расклад, то сегодня это пояс напряженности и открытой или латентной конфликтности.
Но имперская силовая и агрессивная политика, создающая неприятности, нравится населению, так что, выходит - нас до сих пор держат старые имперские традиции.
- Как по-вашему общественное мнение оценивает последствия решения Владимира Путина возглавить предвыборный список "Единой России"? Можно ли говорить, что "добрый царь", возглавив "злых бояр", отныне стал с ними более связан в восприятии населением? И все провалы в деятельности "Единой России" отныне угрожают обрушить в "проблемной" ситуации доселе "тефлоновый" рейтинг Владимира Путина?
- Пока последствия этого решения вполне очевидны – они лишь добавили "Единой России" еще 13 процентов голосов, увеличив ее электорат примерно на одну пятую часть. До этого было около 55 процентов, теперь по нашим исследованиям – 67-68 процентов.
Понизится ли рейтинг из-за какого-нибудь социального фактора, например, продолжающейся инфляции или просто спада интереса, предрешенности выборов – пока об этом говорить рано. Думаю, главное понимать другое: сам смысл выборов в России и на Западе принципиально разный. У нас до сих пор нет развитой партийной системы в западном смысле этого слова. На Западе, смысл демократических выборов заключается в конкуренции разных партий, предлагающих свои программы развития, свои цели решения социальных проблем, соответственно, стремящихся к мобилизации той или иной части общества для поддержки выдвинутых программ. И на них побеждает партия, которая получает наибольшее доверие, а затем создает партийное правительство и становится ответственной за проводимый курс. А если она его проводит плохо – то проигрывает следующие выборы. Это и есть выражение механизма конкуренции и ответственности.
У нас же партии возникли и работают по совершенно иному принципу: партии возникли в результате раскола прежней номенклатуры, и все, кто участвует в политическом процессе, фактически являются осколками этой прежней номенклатуры. За "Демократический выбор России" в 90-е годы голосовали не столько потому, что так уж поддерживали демократические ценности, курс реформ, сколько потому, что на тот момент это была партия власти. Потом также голосовали и за НДР, "Отечество", "Единство" и "Единую Россию". И потому наши выборы – лишь ритуал одобрения партии власти, так как от нее ждут помощи: большая часть населения надеется на помощь власти в восстановлении разрушающейся системы социального обеспечения – плюс административный ресурс.
Нынешняя ситуация по сравнению с 90-ми годами отличается лишь тем, что в таких масштабах и в таких пределах административная система еще не восстанавливалась. Ведь вся система законов, которая была принята в последние годы, направлена на то, чтобы провести селекцию политического процесса на самых ранних стадиях. То есть, к выборам допущены только зарегистрированные партии – те, которые признаны в качестве федеральных, которые преодолели семипроцентный барьер. Существует и масса других ограничений, обеспечивающих контроль над политическим процессом. И поскольку все и так зависимы от администрации - региональной или федеральной, то оппозиции практически невозможно проводить избирательную компанию.
- Какие существенные подвижки в рейтингах политических партий происходят еще, исходя из Ваших опросов, накануне парламентских выборов. Какой парламент нас ожидает? Двухпартийный, состоящий из "Единой России" и небольшой фракции КПРФ, или все-таки более "пестрый"? Верно ли говорить, что противникам курса "Единой России" теперь остается голосовать только за КПРФ, или же есть шансы прохождения в Думу, например, СПС, признания итогов выборов недействительными из-за большого количества испорченных бюллетеней?
- Если сохранится та тенденция, которую мы фиксируем в последнее время, то действительно проходят только две партии – КПРФ примерно с 15-18 процентами и "Единая Россия". Хотя, я думаю вместе с моими коллегами, что, если не будут предприняты "специальные меры" – может пройти и ЛДПР.
"Справедливая Россия", теперь невольно оказавшаяся в оппозиции к Путину, "сдувается" очень быстро, на что также повлияли и внутренние скандалы в партии, а самое главное – региональный выход членов "Партии пенсионеров", поскольку именно они составляли главный "ударный костяк" электората эсеров. Плюс также и нежеланная, но фактическая конфронтация с Путиным привела к тому, что местное начальство, которое надеялось пройти в политику через этот "социальный лифт", потеряло надежды и побежало оттуда, соответственно, снизив и административную поддержку.
СПС и "Яблоко", по нашим данным, в Госдуму не проходят, набирая примерно по 1-2 процентам, таким образом, демократы фактически у нас оказываются вытесненными с избирательного поля.
Подвижки возможны лишь в связи с "колеблющейся массой", часть этих избирателей либо вообще не придет на выборы, полагая, что "уже все и так решено", либо присоединяется к победителям. Наверное, мы увидим скорее первое, чем второе – ожидаем явку ниже, чем на прошлых выборах, возможно - даже менее 50 процентов. Большая часть населения настолько разочарована деятельностью властей, работой парламента, что вообще больше не хочет участвовать в выборах. Потеря интереса к политике, равнодушие к итогам компании программирует пассивное и апатичное поведение избирателя, так что не стоит возлагать особых надежд на "протестное голосование". Даже раньше, при наличии графы "против всех", количество проголосовавших таким образом было, в общем-то, невелико.
Разумеется, жителям крупных городов результаты наших исследований нередко кажутся не совсем верными – исходя из общения со своими знакомыми, они думают, что удельный вес оппозиции выше. Но та же Москва – действительно "не вся Россия". Она более "антипутинский" город, чем вся страна: ведь в столице сконцентрировано более образованное, более информированное население, более экономически самостоятельное – средний уровень зарплат в Москве в 2-3 раза выше, чем в среднем по стране. С необходимыми поправками то же можно сказать и о Санкт-Петербурге, и о других городах-миллионниках.
Но у нас до сих пор 60 процентов населения живет в деревнях, селах и малых городах, которые не слишком сильно отличаются от сел. Наша страна до сих пор еще сельско-слободская, частично живущая полунатуральным хозяйством. И как раз их инерция гасит все возможности перемен.
Большинство граждан еще в советские времена приобрели навык решать свои проблемы скорее в индивидуальном порядке, чем вступать в солидарные отношения. Что, кстати, противоречит мифу о якобы "коллективных началах" русского народа. Он по-прежнему индивидуалистский, автомизированный. Целостность страны в значительной степени держится благодаря механической, принудительной интеграции. Даже пресловутая крестьянская община была не органичным образованием, а поздним и искусственным – эффектом казенной налоговой политики. Потому и процесс перемен идет так медленно и неравномерно: да, отдельные регионы, отдельные части общества меняются сильно. Но такие институты, как армия, спецслужбы, система образования фактически не изменились с советских времен, они лишь стали еще более коррумпированными.
- Что же будет дальше, если раскол между Москвой и Петербургом и в сумме всей западной полосой и остальной Россией будет нарастать – не получим ли мы со временем такой же раскол как на Украине - на "европейский" Запад и "традиционный" Восток, угрожающий единству страны?
- Я бы не сказал. Раскол, скорее – разрыв, действительно велик. По оценкам независимых экспертов, разрыв между 10 процентами самых обеспеченных и 10 процентами самых бедных граждан России уже достиг 27 раз, что намного больше, чем во времена Ельцина. Да, одновременно сокращается и масштаб бедности. Наша "серединка" до сих пор не дифференцирована ни в каком качестве. Ее характеризует высокая зависть к обеспеченным слоям населения и очень низкая собственная готовность к изменениям своей жизни.
-Но часть граждан все-таки выходит на акции протеста. К слову - скорее всего, именно зафиксированное Вами недовольство общественного мнения, осудившего недопустимость разгона уличных акций оппозиции, вынудило власти разрешать проведение митингов, "Маршей несогласных" и других акций протеста. Что сейчас фиксируют Ваши опросы? Увеличилось или уменьшилось ли количество граждан, готовых выйти на акции протеста или хотя бы морально поддержать их участников?
-Нет, не увеличилось. Протестные настроения в обществе даже скорее снижаются, потому что люди не видят результатов таких действий. Хотя большинству действительно не нравятся силовые методы, разгоны и насилие в любой форме. Но люди все еще не верят, что таким способом можно чего-либо добиться, потому, осуждая применение силы, большинство не готово поддержать участников протестных акций. Более того - мы фиксируем даже определенное раздражение в адрес людей, которые, как принято говорить – "высовываются" и выступают кристаллизаторами напряжения.
- Однако, если вспомнить события весны и лета нынешнего года, когда прокремлевские активисты упрекали "несогласных" в малочисленности протестных акций, то осень уже показала их моральное банкротство. Нас-то было хотя бы тысяч пять-семь, а у "лоялистов", если их не привозили на митинги на автобусах и не давали "каждому по конфете", собиралось всего-то по 40-60 человек, где сцена была больше, чем сам митинг!
- Естественно, общая апатия, общее неверие, что можно что-либо сделать и как-либо повлиять на власть, охватили "обе стороны фронта". И абсолютное большинство граждан – более 80 процентов – считают, что нельзя повлиять на принятие решений. И это тоже не сегодняшние тенденции, а все тот же опыт выживания в условиях репрессивного режима. Не только и не столько даже путинского, сколько еще советского - этакое приспособление к террору.
- Но мы можем вспомнить и события в Киеве в 2004 году, и даже нашу революцию 1991 года, когда на улицы выходило очень много людей, и им тогда удавалось переломить "запрограммированный" ход событий…
-Сегодня другое состояние общества и другие надежды по сравнению с 90-ми, хотя и тогда-то, несмотря на всю эйфорию и надежды, публика заполняла площади только в больших городах. Украина же оказалась сильнее захвачена процессами демократизации, там значительная часть общества возмутилась коррумпированностью власти, что и дало свой результат. Но самое главное - при всей нашей ментальной близости с Украиной исходные траектории русского и украинца разные. Украина не империя. Ей не гордиться былыми военными победами, она не ведет войну в Чечне, на Украине нет - или они значительно слабее - механизмов мобилизации против внешнего врага, на которых тоже держится общественный порядок в России. Там и степень конфронтации с внешним окружением, и степень ксенофобии куда меньше чем в России. Наша ксенофобия - одна из самых высоких в Европе.
Потому то на Украине и скорее выработалось понимание необходимости компромисса, умение договариваться, вступать в какие то блоки, налаживать процедуру судебного демократического консенсуса. А это все очень важно для возникновения и укрепления демократических институтов!
- Проводили ли Вы опросы общественного мнения в конкретных "фокус-группах" сотрудников МВД и других силовых структур? Понятное дело, эти люди обязаны исполнять приказ по долгу службы. Но как они на самом деле относятся к реализации прав граждан на протестные митинги и шествия?
-Нет. Проводили несколько иные опросы насчет коррупции, насилия, применения недозволенных приемов силовиками – это было. Что же касается преследования граждан за конкретные политические взгляды – не проводили. Но я не думаю, что людям в форме так уж нравится выступать в качестве звероподобных существ. И как раз те наши исследования показывают, что сами по себе сотрудники МВД и спецназ не склонны к чрезмерному использованию силы - без натравливания зверствовать никто не будет. Только если есть приказ, и снята всякая ответственность. Но и здесь опыт показывает, что в случае по настоящему массовых протестных акций в среде силовиков всегда назревает как минимум раскол, а иногда даже и моральная поддержка митингующих в ситуации паралича внешней власти, как это было и в 1991 и в 1993 годах.
Так что сила нынешней власти - не в том, что у нее есть "сила" и какой-то особый репрессивный аппарат, а в том, что в обществе некому ей оппонировать, что народ делает вид, что все еще верит в "доброго царя", в том, что наша элита деморализована, слаба, и любое серьезное сопротивление, любое несогласие этой власти, любая – моральная, политическая, интеллектуальная – критика гаснет в этой инерции. Россия меняется, но, еще раз повторюсь – неравномерно и очень-очень медленно.
Вы можете оставить свои комментарии здесь
